— Что?

— Вот и я спросил: «Что?». А он со знанием дела объяснил, что есть прыгающая мина. В землю врывается короткая труба вроде подстаканника; наступишь, а оттуда выскакивает эта мина. Я сразу не понял, спрашиваю: «Зачем?». А Сейран: «Ну как же! Если кто наступит на обычную мину, ему только ногу оторвет. А прыгающая выскочит, взорвется в воздухе — и его положит, и всех, кто вокруг».

— Он же азербайджанец, а у них была война с Арменией, — вспомнила Маша.

— Тогда точно троюродный, — решил Володя. — Жил в горах, пас овец. Наверное, иногда они наступали на мины…

— И при этом ругались по-английски?

— Непонятка, — согласился Володя. — Если Сейран с гор, то где он по-английски научился?.. А хочешь, я у них самих спрошу?

— Спроси. Обязательно спроси! — Маше пришло в голову, что если Сейран учился русскому языку там же, где английскому, то, может быть, «девка» ему кажется нормальным обращением. Выходит, она, Маша, набросилась на бедного горца из-за единственного слова, которое тот повторил за кем-то, как попугай. Если, конечно, Сейран горец.

Володя подвел ее к столику. Поклонился маме и поблагодарил Михалыча за предоставленную возможность пообщаться с Машей, как будто брал ее напрокат.

Под впечатлением от его манер мама замурлыкала «Господа юнкера, кем вы были вчера?». А Михалыч спросил:

— Ты знаешь, с кем разговаривала?

Маша ответила, что Володя водил ее познакомиться с родителями, которые, возможно, и не родители, а бабушка с дедушкой. Но знакомства не получилось, разговора тоже, потому что говорили они одни. Странные люди. Им кажется, что их все знают.

— Кому надо, знают. Здесь все боятся обидеть Амирова, нефть у него, — припомнил Михалыч, видно, еще расстраиваясь из-за отобранного люкса. — А Севостьяновы — это десять амировых, двадцать амировых: и нефть, и газ, и лес — короче, Сибирь, а в последнее время еще и часть дальневосточной рыбы.

Маша совсем успокоилась и стала ждать Андровского, но зам по безопасности не показывался. Она прошла по всем четырем залам ресторана. Познакомилась с пухлыми, как дочь, Надюхиными родителями. Издалека улыбнулась Амирову. Нефтяные принцы заметили Машу. Эльчин, показывая на нее глазами, стал ябедничать отцу, а Сейран уставился в стол. Чудной парень. Когда ехали в ресторан, все время смотрел на Машу. Ответишь взглядом — отвернется…

Андровского не было. Похоже, сотрудники ужинали в другое время или в другом месте.

Может, оно к лучшему? Маша себя знала. Сегодня при мысли об Андровском у нее губы пляшут от ярости. А завтра подслушивающее устройство под потолком станет просто опасной мебелью вроде стула со сломанной ножкой. Знакомую опасность можно обойти: на стул не садиться, при «жучке» не секретничать. Пускай Андровский думает, что ему все известно о Маше. А перед отъездом она вместе с ключами от номера сдаст портье «жучок» и попросит передать заму по безопасности. С приветом от внучки генерала Алентьева.

Жаль, нельзя будет посмотреть, как вытянется породистая физиономия Андровского.

На обратном пути, в автобусе, к Маше подсел Володя, как бы нечаянно оттерев уже готовую плюхнуться на сиденье Надюху. Колбасная принцесса из мстительности устроилась сзади и всю дорогу дышала им в уши.

Ни о чем важном в таких условиях говорить было невозможно, зато неожиданную важность приобрел недавний разговор в ресторане, которому Маша тогда не придала значения. Обстановка была неподходящая. Кругом питаются, человек под руку отводит тебя к маме и говорит: «Пришлось соврать, что ты мне нравишься». Разумеется, если он сам признается, что соврал, то ни о чем особенном речи быть не может, несмотря даже на то, что человек похож на крашеного перекисью Киркорова. И ты так же не всерьез спрашиваешь: «А на самом деле?» — «На самом деле тоже, но давай не смешивать, против Эльчина я бы крокодилу помог». И это ясно: не мог же человек сказать: «Нет, ты мне не нравишься, я такой уродины в жизни не видал», тем более, что это неправда.

Но теперь, когда Володя сидел рядом, в сказанном раньше появилась доля серьезности. Было «Пришлось СОВРАТЬ, что ты мне нравишься», а стало «Пришлось соврать, что ТЫ МНЕ НРАВИШЬСЯ». Не исключался и третий, неопределенный вариант: «ПРИШЛОСЬ соврать, что ты мне нравишься».

Расстались, даже не попрощавшись. Володю окликнул из бара незнакомый парень, он сказал: «Извини, мы с ним год не виделись» и ушел обниматься и болтать. А Маша, наскоро простив Надюху за настырность, поплелась к ней обсуждать все смысловые оттенки фразы «Пришлось соврать, что ты мне нравишься».

У колбасной принцессы она просидела до полуночи. Напряженная дискуссия с примерами из художественной литературы и личной практики привела к общеизвестному выводу, что все мальчишки гады. Ну что ему стоило прямо сказать: «Ты мне нравишься»?!

Маша доплелась до своей комнаты, мечтая об одном: рухнуть на кровать Тургенева, и пусть не успевшие спрятаться клопы пеняют на себя.

Но заснуть ей пришлось нескоро.

Глава VI ПРОСТО МЕСТЬ

Нож Ваха украл в ресторане. С чужого стола, конечно. Плохо наточенный, с закругленным концом и неудобно сидящей в ладони мельхиоровой ручкой, он мало годился для дела. Но покупать нож в магазине было нельзя: продавец запомнит.

На заднем дворе музея Ваха раскопал из-под снега кирпич, принес в номер и стал точить свое оружие. Ш-ших, ш-ших. Кирпич мягкий, сталь крепкая. Много работы.

Эльчин заинтересовался:

— Кинжал делаешь? Кровная месть девке?

— Почему кровная? Просто месть. Не по не по адату, а по шариату, — объяснил Ваха.

— А какая разница?

Он и этого не знал.

— Адат — законы предков, шариат — законы мусульман. Не всегда одинаковые. Наши адаты разрешали кровную месть. У тебя угнали овец, ты всю семью обидчика вырежешь. А Священный Коран говорит: зачем убивать, если у тебя никого не убили? Надо око за око, зуб за зуб.

Эльчин понял, что Ваха серьезно, и загорелся:

— Тогда и я с тобой! Прижать ее в углу, нож к горлу и — по морде!

— Нет, это моя месть, — сказал Ваха и опять ножом: ш-ших, ш-ших.

Лезвие уже острое, годится горло резать. Но девка не будет спокойно ждать. Дерется, как спецназовец. Надо и конец клинка заточить. Сперва ударить ее в живот, а уж потом — на левый бок и лицом к Мекке.

Ш-ших, ш-ших. Эльчину надоело смотреть, ушел. Опять пива насосется, шайтан! Какой отец, такой и сын.

Ш-ших, ш-ших. Готово острие, а к девке еще рано: люди не спят, по коридору ходят. Ваха разрезал бумажник, оплел рукоятку ножа кожей. Это чтобы не скользила в ладони, когда ее кровью зальет.

А в коридоре музыка, топот. И вдруг в дверь повалили рожи в масках: козлы, свиньи, какие-то круглолицые с зеленым хохолком! Пялятся на Ваху. Эльчин впереди, нарядился кафирским Дедом Морозом:

— Ну как?! — орет. — Готово орудие мести?

Выдал, болтун проклятый, выдал, шайтан! Рожи галдят, смеются. Ваха упал на диван, отвернулся. Слышит — его нож по рукам пошел:

— Ты смотри, как бритва!

— И ручка… Народное творчество…

— Ой, девочки, держите его, я боюсь!

Ваха лежит, ждет охрану или сразу ментов. А рожи поорали и ушли со своей музыкой. «Правильно, — думает Ваха, — гражданское население удалили, сейчас спецназ ворвется».

Тишина. Только чудится Вахе, вроде дышит кто-то. Не выдержал, обернулся. Сидит девка, вертит в руках его нож.

— Ты ведь правда хотел меня резать, — говорит, а на шее бьется голубая жилка. — Они не поняли никто, думали, шутишь. А ты обиделся, да? Бедненький!

Если бы она стала драться, Ваха бы тоже дрался. Если бы закричала, Ваха дрался бы все равно, и отнял бы нож, и полоснул бы по голубой жилке. А она сказала: «Бедненький!».

Ваха отвернулся. Под лопаткой чесалось, значит, девка сюда вонзит нож. Кто прятался в лесах, тот чужие взгляды чувствует спиной. Он уловил шорох и подумал: «Ну и пусть».